Нелегкая победа - Страница 39

Им даже редко удавалось побыть наедине. Это было всего пару раз: один — когда они вместе поехали в Нью-Орлеан, а второй — когда Рон возил ее в Монтгомери к известному кинезиологу. Но и в эти моменты они все время были на виду, и единственное, что могли себе позволить, это обмен взглядами и соприкосновение рук.

И все же Патриция знала, что внутренняя связь между ними настолько крепка, что никогда даже в самых смелых мечтах о браке она не могла себе такого представить. Возможно, думала она, что именно негласный запрет на выражение чувств и делает эту связь такой прочной. Когда с ними были Дженнифер, миссис Стейн или Барбара, они выражали свою взаимную нежность тайным языком, понятным только им двоим.

Она уже узнала сокровенную красоту его тела, его запах, соленый привкус его поцелуя на своих губах. Теперь она понимала, о чем он иногда молчит, и что означают его фразы, раньше казавшиеся ей загадками.

В его прикосновениях к ее колену она чувствовала ту же нежность, что ощущала той памятной ночью всем своим телом. Те же эмоции она испытывала, когда он подавал ей руку, помогая выти из машины, или поправлял выбившуюся прядь волос. Поэтому каждый день она с тихим восторгом ощущала, что ее окутывает тепло его чувств, как будто они действительно были женаты. Поэтому каждую ночь, когда она лежала в своей постели, ей казалось, что она все еще находится в его нежных объятиях.

Да, Патриция познала восторг тайной страсти, но, узнав ни с чем не сравнимое наслаждение, она узнала и ни с чем не сравнимую боль. Ведь ни она, ни Рон ни разу не говорили о будущем и ни разу не говорили о любви. Их чувства были нежны, романтичны и возвышенны, но они изначально были обречены.

Она прекрасно помнила, что Рон никогда не давал ей понять, что она нужна ему. Это она сделала первый шаг, потому что больше не могла сдерживать свои желания. Теперь она расплачивалась за это. Она понимала, что не имеет никакого права претендовать на него, ведь он уже заплатил за свою свободу одному ему известную цену, порвав когда-то со своей семьей. Она знала, что только он вправе распоряжаться этой с трудом завоеванной свободой и своей жизнью.

Рон был не из тех мужчин, которые мечтают о женитьбе. Прекрасно это зная, Патриция испытывала одновременно спокойствие и отчаяние. Она позволяла себе принимать все, что исходило от него: его мягкий юмор, его нежность, его дружескую привязанность, но заставляла себя чувствовать в его молчании только очевидность того, что у их отношений нет будущего, и что она не имеет права на него претендовать. И, возможно, говорила она себе, нежность в его глазах означает в основном благодарность за ее самоотречение.

Он, словно мощное дерево, вокруг которого она, больная и беспомощная, обвилась плющем, напоил ее своей силой. И теперь, когда Патриция была здорова и опять стала самой собой, она должна была напрячь все свои душевные силы, всю свою волю, чтобы отпустить его.

И вот наконец с отчаянием в сердце она решила, что настало время сделать то, что представлялось ей неизбежностью.

Занятия в школе начинались в последнюю неделю августа. Однажды Патриция и Дженни, пряча друг от друга глаза и стараясь казаться беззаботными, выбрали день отъезда. С этого момента жизнь перестала быть такой как раньше. На всем отныне лежала печаль расставания, и ничто уже не могло радовать так, как еще несколько дней назад. Обе понимали, что теперь навсегда должны покинуть этот красивый дом, который дал им приют в трудную минуту. Особенно грустно становилось Патриции при мысли, что придет день, когда дом Рону надоест и он продаст его. Но часть ее души навсегда останется здесь, похороненная и забытая где-нибудь на чердаке как старая и никому не нужная вещь.

В эти последние дни перед отъездом Рон был необычайно весел и шутил, не переставая, и Патриция не могла понять, делал ли он это из солидарности с ними и чувства такта, или пытался таким образом скрыть собственную печаль.

— Только представь себе, — сказал он как-то Дженни, — ты уже будешь в средней школе, и все младшеклассники просто поумирают от зависти. Чувствуешь ли ты себя достаточно взрослой, чтобы быть ученицей четвертого класса?

— Конечно, чувствую, — ответила Дженнифер. — Потому что Эбби Хогарт тоже будет в четвертом классе, а уж если она это может, то все остальные — тем более.

Сердце Патриции разрывалось всякий раз, когда она видела их вместе. У ее дочери никогда не было отца. Единственным близким знакомым ей мужчиной был Джерри Малком, всегда посылавший девочке подарки на день рождения и поздравлявший по телефону с Рождеством, но Джерри годился ей не в отцы, а в дедушки. И Дженнифер безропотно терпела свое положение ребенка матери-одиночки. Казалось, что Патриция страдала больше, чем ее дочь, когда Дженни была в компании детей, у которых были и мать и отец. Сознавая свою вину перед девочкой, она надеялась только на то, что, будучи ребенком от распавшегося брака и зная, как дорого он обошелся ее матери, Дженнифер сама будет осмотрительнее в своей будущей взрослой жизни.

У Дженни всегда была только мама, и она была для нее всем. Но теперь девочка так естественно и доверчиво привязалась к Рону, так привыкла за это лето быть с ним, что потерять эту дружбу будет для нее тяжелым ударом.

Последнее утро было теплым и ясным. Во время прощального завтрака Рон все время шутил, пытаясь поднять всем настроение, но Дженнифер сидела притихшая и не реагировала на его шутки, а у Патриции просто слезы наворачивались на глаза.

— Я хочу, чтобы у вас было от меня что-нибудь на память, — сказал Рон после того, как они выпили кофе. Он ушел, а через пару минут вернулся и вручил каждой из них красивый сверток.